— Ага… Ясно.
— Он тебе тоже нравится, правда?
Бриджит печально посмотрела вслед Эрику.
— Да, Ноэль. Очень.
— Как у тебя выходит не врать?
— Что? — Бриджит с новым интересом посмотрела на свою необычную воспитанницу.
— Взрослые всегда врут.
— Ну, не все. И далеко не всегда.
— Нет, ты другая, — возразила Ноэль. — Ты не врешь. Ты не говоришь со мной так, будто я глупая и ничего не понимаю. Ты не ругаешь Пушка. И меня не ненавидишь.
— Ненавидеть тебя? — От этих слов у Бриджит чуть не разорвалось сердце. — За что людям ненавидеть тебя? Ты умная, толковая и сообразительная.
Последовало еще одно пожатие плечами.
— Папа ненавидел меня. Миссис Лоули говорила, что он даже не захотел меня видеть. Она и сама меня ненавидела. И те, кто отвозил меня обратно в Фаррингтон. А дядя? Он ненавидит меня больше всех. Он никогда не держит меня здесь больше одного дня, а потом находит другую семью. Но они отвозят меня назад, и все начинается сначала. — Ноэль уставилась на мыски своих туфель. — Мама не ненавидела меня. Я видела ее портрет. Она была слишком красивая, чтобы ненавидеть меня. Но она умерла. Наверное, поэтому мне нет совокупления. — Ноэль подняла ресницы и недоуменно покачала головой: — Что такое «совокупление»?
Бриджит едва не лишилась дара речи, поняв, что девочка имела в виду.
— Искупления! Кто сказал, что тебе нет искупления?
— Миссис Лоули. Что это значит?
— Это значит, что миссис Лоули очень строго судит о людях, — выдавила Бриджит, пытаясь прийти в себя.
— А ей тоже нет совокупления?
— Искупления, Ноэль. Надеюсь, есть. Хотя я не уверена.
— И ее псу тоже. Он хотел укусить Пушка, — пояснила Ноэль. — Что бы ни значило слово «совокупление», наверное, это очень плохая вещь.
Слава богу, что Ноэль так мала, подумала девушка, с трудом удерживая смешок. Ох, с каким наслаждением Бриджит ворвалась бы в дом миссис Лоули и дала этой безмозглой дуре пощечину! И не только ей, но всем членам якобы приличных семей, в которых Ноэль прожила все свои четыре года. С этим удивительным ребенком обращались как с никому не нужным существом. Ей давали лишь еду, одежду и крышу над головой. Слабая замена любви, заботе и одобрению…
Внезапно Бриджит поняла, что ей делать.
— Плохое это слово или хорошее, оно не имеет к тебе никакого отношения. — Она взяла Ноэль за руку и повела в голубую спальню. — Давай-ка подберем тебе подходящую одежду для прогулки.
Девушка села на корточки, открыла дорожную сумку и стала перебирать скудный гардероб ребенка. На самом деле одежда была для нее только предлогом.
— Знаешь, Ноэль, дядя вовсе не ненавидит тебя, — сказала Бриджит. — Мне кажется, он любит тебя, но сам не знает этого. Точнее, любит куда больше, чем хочется ему самому.
Эти слова вызвали у девочки такой интерес, что она опустилась на ковер рядом с Бриджит.
— Ты о чем это? Дядя не любит меня. Он никого не любит.
— Ошибаешься. И не только в отношении себя. Твой дядя любил кого-то еще. И очень сильно.
— Кого?
— Твою маму.
— Мою маму? — Глаза Ноэль превратились в два огромных мерцающих сапфира. — Правда?
— Правда. — Бриджит выпрямилась и перестала делать вид, что рассматривает одежду. — Ты права, твоя мама была необыкновенно красивая. И ты очень на нее похожа.
— Миссис Уиллетт говорила то же самое. У Уиллеттов я жила дольше всех. Я даже нравилась миссис Уиллетт. Она говорила, что я смышленая. Но мистеру Уиллетту не нравились умные девочки. Он хотел мальчика. Они очень кричали друг на друга. Особенно когда думали, что я сплю. И миссис Уиллетт начинала плакать. А потом они отвезли меня в Фаррингтон. Когда мы ехали в карете, она и сказала, что я похожа на маму. Но она сказала это просто так. Если бы я была такая, как мама, меня не отдали бы обратно.
— Нет, — возразила Бриджит, борясь с невыносимой душевной болью. — Она сказала правду. У тебя глаза Лайзы, ее тонкий носик и подбородок. Даже волосы у тебя того же цвета — черные как ночь.
— Ты знала ее?
— Да, знала, — осторожно ответила Бриджит. — Собственно говоря, я знала и твоего дядю. Он не помнит меня, потому что я была маленькая. Но я его помню. И особенно помню то, как он любил твою маму. — Во многом это было правдой. Бриджит взяла девочку за руку. — Милая, тебе трудно это понять. Бог свидетель, ты умнее многих взрослых, но тебе всего четыре года.
— Три года и десять месяцев. Мне будет четыре на Рождество.
Бриджит улыбнулась:
— Спасибо, что поправила. Значит, почти четыре. Ладно, попробую объяснить. Твой дядя был старшим братом твоей мамы. Он заботился о ней всю ее жизнь. Вместе с ней умерла и часть его души. Не снаружи, а внутри. Это понятно?
Ноэль кивнула.
— Я чувствовала то же самое, когда миссис Лоули унесла Пушка. Она сказала, что мне больше нельзя с ним спать, потому что он слишком грязный, и что я не должна с ним играть, потому что я уже большая. В ту ночь я плакала так сильно, что у меня заболел животик. Когда все засыпали, я тихонько спускалась вниз и вынимала Пушка из корзины с тряпками. — Она надула губы. — Но дядя не мог этого… я хочу сказать, сходить за мамой. Наверное, у него до сих пор болит животик.
— Именно. — Слезы жгли Бриджит глаза. — Да, Ноэль, я думаю, у него до сих пор болит животик. А от всего, что напоминает о ней, животик у него болит еще сильнее.
Последовал еще один кивок.
— В тот вечер, когда миссис Лоули унесла Пушка, служанка услышала, что я плачу, и принесла мне другую игрушку. Я не захотела ее взять, потому что она напоминала мне о Пушке. Дядя чувствует то же самое, когда видит меня?